Собрание призраков третьего этажа

Собрание призраков третьего этажа За дверью залаяла собака. Судя по хрипловатому голосу, лаять ей не особенно хотелось, по крайней мере, намного меньше, чем спать. Выдав короткий речитатив и не услышав в ответ ничего предосудительного, она успокоилась и смолкла. Призраки дружно выдохнули, но на всякий случай помолчали еще с минуту. Этой минуты было бы вполне достаточно, чтобы в тусклом свете последней целой лампочки на третьем этаже рассмотреть облепившиеся бетонные стены, выкрашенные дешевой зеленой краской, лестницу, на которой подростки черным маркером писали названия любимых групп, в углу виднелись островки из окурков сигарет и битого стекла, которые оставались после очередной уборки, и пыльное окно с не менее пыльным подоконником. Если бы кто-то из жильцов квартир сейчас бы вышел на лестничную клетку, то это окно ему бы показалось затянутым дымкой, будто кто-то только что очень много выкурил. Но никто не выходил и не смотрел на грязные окна, и Собрание Совета можно было начинать. На самом деле в полночь третьего дня на лестничной клетке третьего этажа собирались призраки дома номер семь. Звучало это так, будто происходил шабаш, а на деле призраков было всего четверо: Прохор Евстигнеевич, профессор филологии, он же Профессор, манерный худощавый старик с моноклем, умер в полном одиночестве и забвении в любимом кресле с томиком Бродского в руках; Александра Федоровна или баба Шура, тучная шумная женщина, отчего-то невероятно гордившаяся созвучием своего имени и отчества с последней императрицей, а помершей от инфаркта, застав мужа с любовницей в самый пикантный момент; студент Гришка Рябцев, кучерявый парень, на лицо совсем еще юный и только отделавшийся от подростковых прыщей, сам он говорил, что убило его током от стиральной машины, но баба Шура была уверена, что он наркоман и враль; и, наконец, Юрий, не имевший ни отчества, ни фамилии, да и в целом личность довольно темная, из-за которой и состоялось очередное собрание. Призраки мостились на грязном подоконнике, а Юрий расхаживал перед ними, если это так можно было назвать. Гришка, зажатый между Профессором и бабой Шурой, уже весь извелся: не привыкший сидеть на одном месте, он то и дело крутился, толкался, чесался и даже иногда испытывал непреодолимое фантомное желание поковыряться в носу, но стеснялся. Его угнетало затянувшееся молчание, припугнула проснувшаяся собака, да и в целом атмосфера давила и не настраивала на позитивный лад (а Гриша был в определенной мере позитивным призраком). Баба Шура мысленно закипала из-за юркого студента, из-за грязного подъезда (куда только ЖЭК смотрит?), из-за того, что по Кодексу не может произнести ни слова, пока не заговорит тот, кто инициировал собрание. С каждой минутой она чувствовала, что поток слов копится в ней, обрастая новыми и новыми эпитетами и ожидая своего часа. Прохор Евстигнеевич же невыносимо страдал. В первую очередь, от снобизма. Ему физически (насколько это было вообще применимо) больно было находиться на узком подоконнике в ожидании чего-то непонятного и точно неконструктивного с теми, кто по уровню интеллекта безнадежно от него отстал. Прохор изредка вздыхал, мысленно и безуспешно вопрошая Вселенную о причине такого бесславного и бесцельного бытия. Юрий был взволнован. Его дух безмятежно левитировал над грязью и окурками, но сам был смущен. Ситуация была щекотливая и весьма спорная, но куда хуже были обстоятельства, которые к ней привели. И теперь Юрий тщетно пытался подобрать слова, выстроить речь и привести аргументы. - Уважаемое Собрание Совета! Повод для нашей встречи есть и весьма веский… - Уважаемый, давайте сразу внесем конструктивизм! Вы зачем нас собрали? - первым не выдержал Профессор. - Ага, давайте уже побыстрее, я ведь на пять минут отпросился, - поддакнул студент. – Да и тесно тут у вас… - А ты не крутись, как юла! – прикрикнула на него баба Шура. – Сядь ровно, а то как ужа проглотил! Студент замер и вытянулся в струнку, Профессор усмехнулся, а Юрий вздохнул и выпалил: - Я хочу явиться людям! Призраки замерли и заметно напряглись. Воздух вокруг них будто бы стал плотнее, потянуло холодом. Юрий невольно содрогнулся и отступил на лестницу, будто высота могла дать ему преимущество. - Подождите! – поспешно закричал он, пока баба Шура только подбирала нужные эпитеты. – Это крайняя мера, да, но я уже все перепробовал, я так больше не могу! Последнее слово вырвалось за завесу, прокатилось эхом по пустому подъезду. Где-то глухим ворчанием на него отозвалась еще одна сонная собака. Юрий как-то сразу побледнел, стал прозрачнее и несчастнее, отчего даже Профессор немного смягчился и тихо спросил: - Все так плохо? - Да еще бы! – пробасила баба Шура. – Ты видал, кто к нему заехал? Это же отморозки, натуральные! Дети у них бешеные, сами какие-то неадекваты. Я бы их сдала, куда следует. - Вы бы всех сдали, бабШур, - ввернул студент. – Вполне себе приличные люди. Не пьют, не курят, двое детей. Ну ругаются, ну шумят иногда – так все же люди, что теперь, на каждого жаловаться? - На каждого! Пока не будут жить по-человечески, - не унималась Александра. – Знаем мы таких, сначала они добренькие, а потом оргии устраивают! - А Вы хотели бы поприсутствовать? – вкрадчиво спросил Профессор, у которого от громких криков начиналась мигрень. Баба Шура как-то сразу стушевалась, и Юрий продолжил: - Они, возможно, прекрасные люди, но пусть они будут прекрасными в другом месте! Это же невозможно! Они решительно отказываются в меня верить. Не боятся, когда вдруг по вечерам мигает свет, когда по ночам гремят трубы и то-то тяжелое перекатывается по потолку. Они не боятся завываний ветра в вентиляции, теней в зеркалах по ночам и сбоев интернета – ничего! - Да уж, ЖЭК будет пострашнее привидений, - вздохнул Профессор. – А Вы, любезный, чем так недовольны? Пусть бы и жили себе эти люди, Вам какое дело до них? Мы же все как-то смирились, прижились. Мои вот недавно ремонт делали, нашли томик с рассказами Чехова и читали вслух при свечах. Славный получился вечер! - Это что! – оттаяла баба Шура. – Мои вообще кота завели какого-то блохастого, говорят, из приюта взяли. А там страх Божий! Шерсть клочьями, хвост облез, глаз один вытек. Да и какой им кот, там ребенок-оболтус, целыми днями или в телефоне своем играет или дергается перед ним под музыку, снимает эти, как их, тик-таки! - Тик-токи, бабушка, - подсказал Гришка. – Это все сейчас так делают. А мою квартиру сдают, пустая пока стоит. Можете в ней пожить, если хотите, Юрий. - Не хочу, - насупился Юрий. – Я не бомж какой, чтобы по чужим квартирам побираться. У меня есть дом. - Но чем Вы так недовольны? – настаивал Профессор. – Должна же быть причина… - Я бы не хотел распространяться, - Юрий быстро осмотрелся, будто кто-то может его подслушать. – Я не думаю, что это необходимо… - Мы должны знать, Юра, - отрезала баба Шура. – Или рассказываешь нам все, или никакого тебе воплощения. Призрак умоляюще посмотрел на комиссию, но та была непреклонна. Даже Гришка попытался состроить серьезное лицо и нахмуриться, хотя получилось скорее комично. Юрий отвернулся от них к стене и попытался оторвать кусок старой краски. - Не то чтобы я этим горжусь, - тихо сказал он. – Вообще-то это был секрет, но… Я самоубийца. Баба Шура ахнула и схватилась за фантомное сердце. Профессор деловито поправил монокль. - Уважаемый, а как же Вы попали в Совет? В Договоре четко сказано, что только… - …естественная кончина может быть гарантом места в Собрании Совета, - закончил Юрий. – А также, если Вы вспомните, Договор запрещает таким как я покидать место…кхм…кончины, в частности, покидать квартиру. Потому я сегодня просящая сторона, а не решающая. - Погоди-ка, - задумалась баба Шура, - а ты когда преставился? В прошлом году? - Три года как. - Три года тому у нас тут только один самубивец был, - она говорила медленно, вспоминая. – Говорили, боялся, что повяжут его, и вены в ванной вскрыл. Взгляд призрака скользнул по рукам Юрия и наткнулся на тонкие багровые дорожки на предплечьях. - Повяжут? – не понял студент. – Арестуют? Но за что? - За то, что он убил пять человек, - мрачно отозвался Юрий. - Убивец! – завопила баба Шура и рефлекторно перекрестилась. Ее крик выпорхнул за завесу, прокатился по лестнице, пока неизвестно зачем проснувшаяся собака не подхватила его протяжным воем. Вслед за ней проснулись и завыли другие собаки, и их нескладные пронзительные голоса сливались в один безутешный вопль. Едва они затихли, как снизу хлопнула тяжелая подъездная дверь. - Эх, влюбленных спугнули, - грустно улыбнулся Профессор. Ему никто не ответил – все смотрели на Юрия. - Да, я убил! – он выглядел как зверь в ловушке: спина прижата к стене, глаза широко распахнуты. – И я не собираюсь за это извиняться! Ну, что вы смотрите? Что вы сделаете? Я уже мертв! Мне все равно! - В квартире наверняка улики, - заговорщицки прошептал Гришка бабе Шуре. – Я такое у Каневского видел. - Мы не будем ничего делать, Юра, - Профессор вынул из глаза монокль и протер его рукавом Гришкиной рубашки. – Ни спрашивать причины, ни осуждать тебя. Это дела твоей жизни, которой давно уже нет. Но ты так и не назвал нам причину, почему ты хочешь воплотиться. Студент сидел, переводя удивленный взгляд с одного говорившего на другого. Баба Шура тоже молчала, она очень хорошо чувствовала, когда нужно замолчать. Юрий отошел от стены и с тоской посмотрел на дверь своей квартиры. - Я был совсем мелкий, когда мать ушла. Ночью, я это хорошо помню. Она такая растрепанная, заплаканная с сумкой этой небольшой. Я еще подумал: почему она уходит, отец ведь уснул? Спит – значит не будет бить. Значит до утра мы можем не бояться. А она почему-то уходила. Я увидел ее уже на пороге квартиры, позвал. Она замерла, как испуганный зверь, которого вот-вот поймают. Я почему-то глаза ее запомнил, такие большие, блестящие и голубые. Потом увидела меня и сказала: «Я скоро вернусь, ложись спать». И дала мне игрушку, собаку плюшевую такую, рыжую. А сама уже не вернулась. Призраки сидели тихо, будто боялись что-то спугнуть. В окне уже светлело небо и дымка начинала рассеиваться. Время заканчивалось. - Она там? – осторожно спросила баба Шура, указывая на квартиру. Ее приглушенный низкий голос звучал как шелест осенних листьев. – Та собака? Юрий кивнул. - У тебя есть минута, - ясно и громко сказал Прохор Евстигнеевич. – Пока не взошло солнце. Призраки пропали. На площадке остался только худой невысокий человек. Лицо его было темно и небрито, под глазами круги, одежда грязная и местами рваная. По бледным рукам, оголенным по локоть, все еще стекала кровь. Человек подошел к знакомой двери, занес палец, чтобы позвонить, но остановился. Потом подумал и осторожно постучал. Дверь практически сразу открылась. На пороге стояла девочка лет пяти и потирала кулачком заспанные глаза. - Мама? – спросила девочка. Юрий сглотнул и не нашел в себе слов. Стоял и смотрел на ребенка, который крепко сжимал его любимую плюшевую игрушку. Девочка проснулась и увидела Юрия. Она медленно, будто ощупывая, осматривала его фигуру, помятую одежду и осунувшееся лицо. Наконец, она подняла голову, и глаза у нее были большие и голубые. - Ты ищешь маму? – спросила она. Юрий кивнул. - Но твоей мамы здесь нет, - девочка нахмурилась. – Здесь есть только моя мама. - Я… - Юрий указал на игрушку. – Собака… - А, это твое? – девочка удивленно посмотрела на собаку, будто впервые увидела. – Мы ее нашли, когда ремонт делали. Это твое? Призрак кивнул и протянул руку. И как только рука его коснулась плюшевой рыжей шерсти, яркий солнечный луч пробился через пыльное подъездное окно, и призрак развоплотился. - Лиза, закрой дверь! – донесся крик из квартиры. – Дует! Девочка подобрала пыльную плюшевую собаку и закрыла дверь. #королевская_анархия #следуй_за_Штормом